Как идеолог креативной экономики погубил современные мегаполисы
Журнал Jacobin рассказал о крахе идей Ричарда Флориды, одного из самых влиятельных урбанистов и создателей современных городских пространств. Полтора десятилетия назад Флорида своими идеями не только сформулировал понятие «хипстеров», но и перестроил экономическую структуру ключевых мировых городов. Оглядываясь на это наследие в своей новой книге «The New Urban Crisis», бывший предводитель креативной экономики признает собственное поражение.
Если вы живете в урбанизированном центре в Северной Америке, Великобритании или Австралии — это мир Ричарда Флориды. Пятнадцать лет назад он сформулировал понятие, названное им «креативные классы» — художники, хипстеры, работники техносферы — они стали основой растущей экономики в местах вроде калифорнийского Залива. Их толерантность, умение приспосабливаться и эксцентричность поглотила индустриальные производства, заменив их на рабочие места, привлекающие больше молодежи и, что важнее, больше инвестиций.
Наблюдения Флориды быстро сформировали базовый список ценностей современного урбанизма. Если стагнирующие города хотели выжить, им требовалось открывать крутые бары, уютные кофейни и творческие галереи, которые быстро привлекут молодых, образованных и толерантных резидентов. Алхимия, движущая такую креативную экономику, должна была перестроить городские пейзажи.
Но сегодня даже сам Флорида признает свою ошибку. Подъем креативного класса в местах вроде Нью-Йорка, Лондона и Сан-Франциско спровоцировал экономический рост, доступный и без того богатым. Последовало вытеснение бедняков и рабочего класса. Проблемы, когда-то поразившие города, просто перекинулись на пригороды.
Освобожденный креативный класс
Чтобы сформулировать свои идеи насчет креативного класса, Флорида обращался к необычным метрикам. Используя данные переписей, он собрал вместе сведения о роде деятельности, образовании, добавил фактор «крутости» (подсчитывался из числа молодых людей и качества ночной культуры) и, что самое странное, количество жителей-геев. Итогом стал так называемый «индекс богемы» — якобы он демонстрировал влияние определенной группы населения на экономический рост.
Флорида убеждал читателей, что все люди, изначально, креативные создания — но только треть населения зарабатывает этим на жизнь. В список участников креативных классов, как несложно догадаться, входят журналисты, университетские профессора, работники технологической индустрии, графические дизайнеры и художники. Почти все, кто не занят на производстве или в сфере услуг.
Именно креативные классы были выставлены нынешними обитателями городов, а также их будущей целью. Вместе с другими мыслителями, Флорида стал подлинным источником вдохновения для мэров, проектировщиков и архитекторов, которые сокращали автомобильное движение на улицах, строили велосипедные дорожки и приводили в порядок культурные заведения вроде театров и галерей.
Если отойти от инновационной риторики, финансового роста и предпринимательской атмосферы, в идеях Флориды отчетливо просвечивается что-то марксистское: люди изначально творческие создания и это является источником экономической ценности, а если они не могут пожинать плоды своей креативности, то становятся отчужденными.
Впрочем, тексты Флориды сужают человеческий потенциал. Теория о влиянии искусства и креативности лишь признает вклад этой составляющей в экономический рост. То, что он настойчиво твердит о толерантности, тоже имеет сугубо утилитарные цели: мы должны способствовать появлению разнообразных сообществ не просто из благих намерений, а ради стимулирования инноваций.
После 15 лет в действии, Флорида лишь констатирует, что эти планы разрушили урбанизированные центры. И тут все истории похожи: Лондон, Остин, Чикаго или города Залива. Когда богатые, молодые и (преимущественно) белые жители заново открыли для себя города, они лишь спровоцировали спекуляцию недвижимостью, скачок арендных ставок и массовый исход жителей. «Креативный класс» оказался просто богачами, или по крайней мере — образованными детьми богачей.
В 1979 Пьер Бурдье описывал явление, согласно которому высокий уровень потребления и производства искусства дал высшему классу иллюзию «социального полета» — ощущение, будто их вкусы и верования не привязаны к собственным классовым позициям, универсальны. Креативные классы западного мира преуспели в этом как никто другой.
За последние десятилетие Флорида все чаще отступал от прежнего оптимизма. Еще в 2005 он отметил один из побочных эффектов теории о креативных классах — небывалый разрыв доходов. Пока его работа продвигалась, «креативная экономика», созданная как цель для чего-то большего, превратилась в неотвратимую силу. Государству скорее пора её регулировать, чем поддерживать.
Последняя книга Флориды, «The New Urban Crisis», демонстрирует кульминацию его признания собственной неправоты. Он соглашается, что креативные классы просто отобрали в собственное распоряжение множество великих городов по всему миру, обрекая их на гибель. В результате крупнейшие мегаполисы, в которых живет всего 7% населения, генерируют до 40% общего экономического роста. Города-суперзвезды стали закрытыми обществами, чья легкая атмосфера сменилась улицами, захваченными Airbnb и пустующими летними домиками.
Внезапно обнаружилось, что наркотическая угроза и насилие перекинулись на пригороды. Как пишет сам Флорида, «это уже не просто кризис городов, это центральный кризис нашего времени». Его жертвы: пригороды, понятие урбанизации и даже сам капитализм в его нынешней форме.
У Флориды скромный список возможных решений. Они разнятся, от точечных предложений, вроде обеспечения более доступного жилья и увеличения инвестиций в инфраструктуру, улучшения оплаты труда в обслуживающей сфере, мыслитель переходит к более глобальным формулировкам. Среди таких, например, «глобальные усилия, нацеленные на построение более сильных, преуспевающих городов в уголках мира, переживающих быструю урбанизацию». Еще один вариант: «Усилить сообщества и поддержать местных лидеров ради построения их собственной экономики».
Но если раньше Флорида имел статус гуру, сейчас у него намного меньший запас влияния. Его диагноз кризисной ситуации, в которой очутился мир, не предлагает каких-то открытий. Он заменил свой бодрый тон, предвещающий бесконечный рост креативной экономики, на апокалиптические предсказания. Эту перемену стоит отметить, однако «креативная экономика» теперь живет сама по себе, без чьего-то стороннего управления.
Креативная экономика и её особенности
В книге «The Making of the English Working Class» экономист Эдвард Томпсон описывает, возможно слишком романтизированно, доиндустриальный мир британских мастеров-оружейников — по сути, они вели креативную, спонтанную и общинную жизнь. Рабочие пели и общались, наслаждаясь изобилием свободного времени. Монотонность и дисциплина индустриального производства прикончили это утопическое существование.
Двести лет спустя рабочий класс, как глобальное явление, фактически исчез. А креативная экономика вернула позиции, заменив собой индустриальную. При поддержке людей вроде Ричарда Флориды, города и штаты пытались использовать искусство в утилитарных целях — ради превращения людей в источник экономического роста. К примеру, в Бильбао все началось в 1997 году, когда власти приняли решение спасти умирающий индустриальный город с помощью музеев, галерей и арт-комплексов, способных привлечь толпы туристов.
Лейбористский парламент времен Тони Блэра был в буквальном смысле озабочен превращением фабрик в культурные заведения. На такой перестроечной волне, в период между 1998 и 2002, британское правительство обеспечило возникновение десятков арт-мест: от лондонского Tate Modern в здании бывшей электростанции до галереи BALTIC, расположенной в закрытом перемолочном цеху. А манчестерский Lowry Museum и ливерпульский Tate «въехали» в бывшие портовые доки.
Всюду полагали, что креативность заменит то, чем было раньше производство. Уже через несколько месяцев на бывших складских помещениях Манчестера появилась надпись «креативность города, выкованная на индустриальной революции». Сами же помещения стали принимать «корпоративные ивенты». Тогда же на конференции ООН по торговле и развитию появился блок «креативная экономика» с общей оценкой в $547 млрд.
Нужно ли говорить, что эти инициативы не избавили британские города от ключевых проблем. К примеру, концертный зал Sage в Гейтсхеде, построенный в 2004 году, стоит всего в паре кварталов от районов, население которых живет в за гранью нищеты.
Результат прошлогоднего голосования за выход из ЕС лишь показал, что подобные места не почувствовали ни обещанного экономического роста, ни увеличения толерантности. В том же Гейтсхеде за выход проголосовали 56%, а в Халле, который в 2013 официально именовали «культурной столицей», показатель достиг 68%. Искусство не принесло пользы.
Люди, у которых не было прочих богатств, с трудом зарабатывали на текстах или музыке. Музыкальная сцена, поющая музыку для рабочего класса поколением ранее — Joy Division, Pulp и даже The Beatles — сменилась аристократической надменностью Джеймса Бланта или Mumford and Sons. (Единственное исключение — грайм-направление, однако оно не получает широкого признания).
Как настаивает географ Дэвид Харви, главный переход современной городской экономики — смена управленчества на предпринимательский подход. Городские власти, ранее представлявшие услуги в форме вэлфера и возведения инфраструктуры, теперь позиционируют себя как глобальных распределителей капитала, туристов и образованных трудовых ресурсов.
Вера в спасительную силу креативности, которая поменяет ситуацию либо монументальными музеями или бородатыми хипстерами, это еще один симптом происходящей трансформации.
Ричард Флорида был прав, когда говорил, что «креативная экономика» — новый путь для всего мира. Но её развитие пошло не по запланированному им пути. Вместо того, чтобы открыть перед человечеством новую эру преуспевания, такая экономика просто иначе использовала элементы позднего капитализма — сделав их доступными для одних и усугубляя кризисное положение других.
Источник:
